Мальчик из Уржума - Страница 31

К оглавлению

31

— Легче, парень, черенки не поломай!

Но вот уборка подходила к концу. Кухарка принималась мыть стол. Сначала поливала его кипятком из чайника, потом скребла большим кухонным ножом, потом мыла мочалкой и снова поливала кипятком. От стола шел пар, его шершавая доска лоснилась и становилась желтой, как масло.

Сергей только этого и ждал. Он хватал чистую тряпку и насухо вытирал этот занозистый, старый стол.

Вот теперь можно и поработать. На столе появлялся большой квадратный лист белой бумаги. Сергей осторожно прикреплял его на углах стола кнопками, затем доставал из своей корзинки пузырек с тушью, старую казенную готовальню, два остро отточенных карандаша и резинку.

— Ну, дорвался голубчик. Теперь всю ночь сидеть будет, — говорила старуха и, намочив голову под рукомойником, принималась на ночь заплетать жидкие косицы.

Но Сергей уже не слышал ни старухиных слов, ни ее шарканья по кухне. Он подвигал к себе поближе настольную керосиновую лампочку, надевал на нее бумажный колпачок, который смастерил сам, и начинал чертить.

Острый карандаш легонько скользил по плотной белой бумаге, иголочка циркуля оставляет чуть заметные точки. И вдруг — снова шаги. На кухню, шлепая туфлями, заходит Людмила Густавовна.

Каждый вечер она обязательно заглядывает во все углы своей квартиры.

— С огнем надо быть осторожнее, — говорит она, останавливаясь возле Сергея. — Не дай бог, пожар может случиться…

Больше всего в жизни она боялась мышей и пожаров.

Сергей, не отрываясь от чертежа, молча кивал головой.

— Ты слышишь, что я сказала? — спрашивала Людмила Густавовна.

И Сергей еще раз кивал головой:

— Мгм… мгм… Ага…

Заглянув за печку, где храпит старуха, и мимоходом зачем-то пощупав мокрое полотенце на веревке, Людмила Густавовна величественно удаляется из кухни. Папильотки дрожат и качаются у нее на голове.

Ну, наконец-то ушла.

Теперь Сергей остается полным хозяином на кухне.

Как хорошо, что так тихо стало в квартире! Только из умывальника мерно каплет в лохань вода да тикают на стене часы.

Сергей достает рейсфедер, подносит его к лампе и пристально смотрит на кончик. Нужно проверить, не пристала ли к перу маленькая ворсинка или пушинка. Если не снимешь ее во-время, пропала вся работа: вместо черной, тонкой, красивой линии на бумаге останется хвостатая комета.

Сергей снимает сапоги и ходит вокруг стола, разглядывая со всех сторон готовый чертеж.

Невысокий, широкоплечий, он ложится грудью на стол, чтобы дотянуться до верхнего края чертежа. Потом отходит, прищуривает один глаз и, склонив голову набок, еще раз оглядывает работу. Чертеж получился на славу. Сергей доволен. Ему очень хотелось бы сейчас посвистеть, попеть, но вокруг все спят. Только за печкой бормочет старуха — это она во сне пересчитывает покупки:

— Грудинка полтора фунта, два фунта ситного, два черного, на пятачок сендерея и петруш-ш-ш-ки…

Глава XXIII
НОВЫЕ МЕСТА, НОВЫЕ ЛЮДИ

По воскресеньям, праздникам и табельным дням, когда в училище не было занятий, Сергей с утра уходил бродить по городу.

Большой город Казань. Это не то, что Уржум. Тот в один день вдоль и поперек два раза обежишь. А Казань и в месяц как следует не осмотришь, особенно если ходить будешь только по воскресеньям.

Первые сведения о том, что надо посмотреть в Казани, Сергей получил от старухи-кухарки.

Больше всего она хвалила главную улицу. Тут тебе и магазины всякие, и торговые ряды, и дома высокие кирпичные да каменные, — одно слово, праздничная улица — Воскресенская. Живут по этой улице всё благородные купцы и начальство.

А еще советовала кухарка сходить на Волгу и на Арское кладбище.

— На Волге, — говорила она, — грузчики больно жалостно песни поют, а на кладбище — благодать. Тихо, зелено и птицы заливаются.

Сергей побывал всюду, обошел главные улицы с красивыми каменными домами, где около богатых магазинов и лабазов было шумно и оживленно и всегда толпился народ.

Прошел мимо мечети, где с высокого белого минарета по вечерам раздавались гортанные выкрики татарского муэдзина.

Увидел Казанский университет — огромное здание, украшенное массивными колоннами. Он долго стоял и глядел, как хлопала тяжелая дверь и из нее шумной толпой высыпали студенты.

Побывал Сергей и на Волге, забрел и на Арское кладбище. Заглянул и в Козью Слободку, и на Попову горку, и в Засыпкин переулок, и в Кошачий, и в Собачий.

Здесь, на окраине города, улицы были узкие и грязные. Здесь ютилась беднота. Вечером скудно освещенные улицы оживлялись: с заводов и фабрик сюда — домой — тянулся усталый рабочий люд.

Попал Сергей и в Татарскую слободу. По-русски ее звали «Устье», а по-татарски — «Какаида».

Это был как будто совсем другой город. Здесь говорили только по-татарски. Женщины и девочки ходили в длинных шароварах, а мужчины были бритоголовые, в тюбетейках. На татарских улицах Сергей совсем не встречал пьяных.

Старуха-кухарка говорила:

— Им, нехристям, ихний Магомет водку пить не позволил.

Бродя по Устью, Сергей видел, как худые грязные татарские ребятишки целый день играли в уличной пыли, под копытами ломовых лошадей.

А мимо равнодушно проходили богатые татарки в шелковых платках, в плоских бархатных шапочках, украшенных серебряными монетами.

Скоро он нашел себе двух товарищей. Эти товарищи были Асеев и Яковлев. Теперь по городу они стали ходить втроем.

С Асеевым он познакомился в первый же день занятий.

В коридорах училища разгуливали и стояли подростки и великовозрастные, усатые парни. Было шумно. Говор, смех, крики, шарканье ног гулко отдавались в концах коридора.

31